в то, что эта принципиальная неудача и есть наша последняя цель», – завершает фразу Эрика. Она не целует его, а звонит в дверь, из-за которой почти мгновенно появляется расцветшая физиономия матери, демонстрирующая и ожидание, и злость на того, кто позволил себе нарушить ее покой. Лицо ее мгновенно увядает, когда она замечает довесок, повисший на дочери. Довесок знает свой аэропорт назначения: квартира Кохут. Самолет заходит на посадку. Мать застывает в неподвижности. Ее грубо извлекли из-под теплого одеяла, и вот она в ночной рубашке стоит перед огромной гогочущей толпой. Мать глазами спрашивает дочь, что здесь делает незнакомый молодой человек. Этим же взглядом мать требует, чтобы молодой человек удалился, ведь он пришел не за тем, чтобы списать показания с электросчетчика или со счетчика воды, и просто так его со счетов не спишешь. Дочь отвечает: ей нужно кое-что обсудить со своим учеником, и ей, вероятно, лучше всего пройти с ним в свою комнату. Мать подчеркивает, что у дочери нет своей комнаты, ведь то, что она в своей мании величия называет собственной комнатой, на самом деле тоже принадлежит матери. «В этой квартире, пока она еще моя, мы все решаем вместе», – говорит мать. А потом мать озвучивает принятое решение. Эрика Кохут запрещает матери войти в комнату вслед за дочерью и ее учеником, иначе ей будет худо! Дамы обходятся друг с другом враждебно и кричат друг на друга. Клеммер ликует, мать артачится. Мать сбавляет тон и говорит почти беззвучно, что в доме мало еды, ее хватит на двух скромно питающихся женщин, но ее недостаточно, если к ним прибавится прожорливый едок. Клеммер принципиально отказывается от угощения: «Спасибо, не хочу. Я уже ужинал». Мать теряет выдержку, застывая на месте перед лицом неприятных фактов. Она теряет устойчивость. Любой порыв ветра может сейчас запросто опрокинуть эту шикарную даму, которая обычно бросает вызов любой буре и способна выстоять под самым сильным ливнем, соответственно экипировавшись. Мать стоит на месте, а надежды ее уносятся прочь.

Процессия, состоящая из дочери и незнакомого мужчины – мать познакомилась с ним лишь бегло, но впечатление осталось неизгладимое, – проследовала в комнату дочери. Эрика на прощанье говорит несколько ничего не значащих слов, но это не отменяет факта, что прощается она с матерью. Не с учеником, который без всяких на то оснований проник в их жилище. Это явный заговор с целью посрамления святого материнского имени. Мать обращается с молитвой к Иисусу, но молитву не слышит никто, в том числе и тот, кому она адресована. Дверь неумолимо захлопывается. Мать не подозревает, что произойдет в комнате Эрики между молодыми людьми, однако ей будет легко за ними проследить, ведь комната в соответствии с мудрой материнской предосторожностью не запирается на замок. Мать неслышно подкрадывается к детской, чтобы выведать, на каком инструменте там собираются играть. Явно не на фортепьяно, потому что оно горделиво красуется в салоне. Мать считала, что ее ребенок – олицетворение невинности, и вдруг появляется кто-то, кто намерен платить за аренду, чтобы позаботиться о ребенке наравне с ней, с матерью. От такой платы мать в любом случае возмущенно откажется. Такие доходы ей не нужны. Этот парень наверняка предложит в качестве платы свою мимолетную, угарную влюбленность, у которой нет будущего.

Мать тянется к дверной ручке и отчетливо слышит, как по другую сторону дверь подпирают чем-то тяжелым, скорее всего, бабушкиным сервантом, доверху набитым недавно купленными запасными побрякушками и всякими причиндалами, дополняющими коллекцию совершенно излишних платьев дочери. Сервант с силой сдвигают с того места, на котором он простоял много лет, и перемещают по комнате. Огорошенная мать стоит перед дверью в комнату дочери, которая прямо на ее глазах возводит баррикаду. Мать собирается с последними силами и бессмысленно колотит в дверь. Она использует каблук домашних туфель из верблюжьей шерсти, слишком мягких для подобных ударов. У матери начинают ныть пальцы на ногах, но она еще не чувствует боли, потому что слишком взволнована. С кухни несет подгорелой пищей. Ее не перемешивает сердобольная рука. До матери не снизошли даже на уровне формального приветствия. Ей не дали никаких объяснений, хотя мать у себя дома и она обеспечивает дочери прекрасный домашний уют. В конце концов, квартира принадлежит не только дочери, мать еще жива и намерена еще пожить на белом свете. Сегодня же вечером, когда неприятный гость их оставит, мать понарошку и в шутку объявит дочери, что съезжает. Переселяется в дом для престарелых. Разумеется, она никуда не поедет, если дочь вдруг поддержит это решение. Куда ей деваться? В угрюмой материнской душе возникают неприятные картины, связанные с перераспределением властных полномочий и сменой караула. В кухне мать расшвыривает вокруг себя недоваренный ужин. Ею движет скорее злоба, чем отчаяние. Когда-нибудь старость передаст эстафету молодости. Мать видит в дочери ядовитый зародыш конфликта поколений, который может их миновать, если только дитя задумается, сколь многим оно обязано матери. В том возрасте, которого достигла сама Эрика, мать уже не берет в расчет свою возможную отставку. Она вообразила себе, что будет держать все под контролем до своего последнего часа. До того момента, когда прозвучит последний удар гонга. Вероятнее всего, она не переживет свою дочь, но пока она жива, ребенок будет жить под ее началом. Дочь уже вышла из возраста, в котором еще возможны неприятные сюрпризы, доставляемые мужчиной. И вдруг он здесь, мужчина собственной персоной, а ведь все были уверены, что дочь выбила эту дурь из своей головы. Прежде удавалось успешно отвлечь ребенка от всяких глупостей, и вот неожиданно, как ни в чем не бывало, появляется мужчина, живой и невредимый, новехонький, да еще прямо в их собственном гнездышке.

Мать, с трудом переводя дыхание, опускается на стул. По всей кухне разбросаны остатки пищи. Наводить порядок придется ей самолично, ее это несколько отвлекает. Сегодня вечером за телевизором она не проронит с Эрикой ни слова. А если и скажет что, то попытается объяснить Эрике: все, что делает мать, продиктовано любовью. Мать признается Эрике в своей любви и извинит этой любовью свои возможные ошибки. Она процитирует Господа Бога и других начальников, которые всегда ставили любовь очень высоко, но никогда – ту эгоистическую любовь, которая зародилась в этом молодом человеке. В наказание мать не скажет о фильме ни дурного, ни хорошего слова. Сегодня не произойдет привычного обмена мнениями, потому что мать решила отказаться от него. Дочери придется сегодня приспосабливаться к тому, чего желает мать. Сама с собой дочь разговаривать не